Эртан - Страница 98

«Эй, Умник, что нам теперь делать?»

«Он во власти кошмара. Для начала нужно его успокоить.»

«Как?!!»

«Эмпатия. Работает в обе стороны. Внуши ему спокойствие.»

Легко сказать! Кто бы мне его внушил…

Я присела на край кровати, взяла Вереска за руки — пальцы были холоднее льда. Расслабилась, отключилась от собственного страха, как учил магистр. Потом сосредоточилась и попыталась передать лежащему на кровати мужчине капельку спокойствия… ну ладно, не спокойствия… хоть что-нибудь, чуть более положительное, чем мертвенный ужас… Ничего.

У меня ничего не получалось. Я просто не понимала, как это возможно — передавать эмоции. Как если бы меня попросили взмахнуть крыльями, которых нет. Зато мне удалось добиться устойчивого обратного эффекта: волны страха хлынули от Вереска, и монстр в моей груди ожил, протягивая щупальца к горлу… Пришлось отключиться.

Почему мне так легко удается работать «на прием» и никак — «на передачу»? В чем разница?

«Просто ты интроверт. Ты по жизни привыкла работать на прием, а не на передачу. Эмпатия тут ни при чем.»

«И что делать?»

«Стань на время экстравертом.»

Я выругалась. Очень громко и очень нецензурно.

«Твою мать! «Стань экстравертом»! Что может быть проще! А пол случайно не надо поменять?»

«Не ори. Я же сказал — на время. У тебя пластичная психика, она подстраивается под окружающую среду, как хамелеон. Ты легко поддаешься влиянию, и сейчас это нам на руку. Вспомни ситуацию, когда ты вела и чувствовала себя, как экстраверт. И воспроизведи ее. Подсказываю: вечеринка, четвертый курс, первый семестр.»

О, я отлично помнила этот эпизод. Это было в тот день, когда я случайно увидела, как Костя с Анечкой самозабвенно целуются на автобусной остановке. У меня в мозгу что-то переклинило: вместо того, чтобы впасть в уныние, я бросила вожжи и пустилась во все тяжкие. В тот вечер одногруппник Валера Симаков как раз устраивал вечеринку. Я заявилась на нее часов в одиннадцать, когда почти все, что можно выпить, было выпито, некоторые особо рьяные потребители спиртного уже храпели по углам, а оставшиеся в живых веселились на полную катушку. И я очертя голову включилась в веселье: танцевала на столе, в лицах изображала похабные анекдоты, фонтанировала остроумными цитатами, напропалую соблазняла мальчишек (надо сказать, что офигевшие от такого напора парни с удовольствием соблазнялись — и это только вселяло в меня уверенность в собственной неотразимости). Я чувствовала себя душой компании.

В какой-то момент Ромка Толкачев, записной сердцеед, любимец всех девчонок потока, негласный лидер нашей группы (чье место я заняла в тот вечер!), вывел меня на лестницу.

— Дубровская, ты где успела так набраться?

— Ромочка, я трезва до омерзения. Просто у меня трагедия в личной жизни.

— Оно и видно, — с сомнением хмыкнул Ромка и неожиданно предложил: — Тебя утешить?

Мы поймали машину и поехали ко мне.

В семь утра я его растолкала. Ромка с трудом продрал глаза (процесс утешения затянулся часов до четырех), оглядел меня мутным взором и с удовлетворением констатировал:

— Я вижу, тебе уже лучше.

— У меня все зашибись, Ромка, — заверила я его. — И я опаздываю на зарубежку. Так что поднимайся, пей кофе и освобождай помещение.

…Запал кончился на третьей паре. Невнятная скороговорка «Извините-Вадим-Сергеич-можно-я-уйду-мне-нехорошо» срывающимся от слез голосом. Сорок минут косых взглядов в общественном транспорте («Девушка, вам плохо? Почему вы плачете?») В тот день я впервые напилась в одиночестве. До полной потери рассудка. До вертолетов. До выворачивания наизнанку… Впрочем, как раз это меня сейчас не интересует.

Да, я отлично помнила тот эпизод — но только внешние его проявления. Мне определенно нравилась та девушка, но это была не я. Как вернуться в то состояние, если я даже не помню, каким оно было — изнутри?

Будем отталкиваться от того, что сидит в памяти крепче всего: от визуального ряда. Я закрыла глаза, сосредоточилась, как учил магистр, — и опрокинулась в тот теплый сентябрьский вечер почти шесть лет назад. Перед внутренним взором снова завертелась карусель: удивленные лица, восхищенные взгляды. Интимный полумрак, пятна света от автомобильных фар проплывают по стенам и потолку. Местный король Рома молча сидит на диване, смотрит с недоумением и интересом. Музыка. Взрывы хохота… Я погружалась все глубже, переходя от визуального ряда через звуки к телесным ощущениям. Театрально жестикулируя, изображаю какую-то историю. Самозабвенно танцую что-то довольно откровенное, с элементами стриптиза. Обнимаю робкого парнишку с соседнего потока. На лестнице витает горьковатый травяной запах — соседи сверху беззастенчиво курят шмаль. У поцелуя сладко-терпкий вкус вишневой настойки.

Я поймала себя на том, что руки пытаются повторить те жесты, а губы расплылись в радостной улыбке. Волна веселья — немного истеричного, но очень искреннего — родилась в груди и мощным потоком хлынула наружу…

Ощущение погружения в то состояние — «Юля-душа-нараспашку» — было таким реальным, что я машинально открыла глаза: убедиться, что я все еще сижу в королевском дворце на кровати тревожно спящего полуэльфа.

В следующий момент мир стремительно опрокинулся и что-то больно ударило меня по затылку. Из глаз посыпались искры, в голове зазвенело. Когда ко мне вернулась способность соображать, я обнаружила, что лежу на полу, а Вереск нависает сверху, прижимая к ковру мои запястья.